Старая тяжба между Москвой и Петербургом недавно с новой остротой вспыхнула на страницах печати. Броский заголовок питерского автора “Москва сдалась новым русским” поразил не столько своим смыслом, сколько очередным изменением тематики споров.

В середине прошлого века речь шла о противоречии между западничеством и самобытностью. После революции контекст несколько видоизменился, речь пошла о Востоке и Западе в российской истории. В предвоенные и послевоенные годы — это уже было различие между “интеллигентностью” Питера и “простонародностью” Москвы.

За последнее столетие произошла своего рода инверсия: миф о подлинной национальной самобытности Москвы превратился в миф о “настоящем центре русской культуры” — Петербурге. Теперь спор идет о том, кто является полноправным наследником и действительным носителем знаменитой российской “духовности” и культуры. Проанализируем городские мифы, связанные с Москвой и Петербургом, их трансформацию и связь с внутренним состоянием общества.

— мифы государственные, или сакральные. Основание, рост и упадок столиц всегда находятся в тесной связи с идеями государственного строительства. Столицам отводится цементирующая роль в государстве, для их украшения и развития расходуются огромные средства, они служат ареной и проводником главных нововведений. Будничный образ реальных городов мифологизируется в соответствии с проводимой политикой, ее стержневыми идеями;

Во-первых, это был первый город Древней Руси, который не только воспринял идею “священного города” как действенную силу консолидации народа и государства, но и реализовал ее.

Во-вторых, именно в Киеве было заложено начало культурного раскола, который стал основной темой споров между Москвой и Петербургом. Приняв христианство, тогдашняя элита поспешила, с одной стороны, избавиться от опеки иностранных учителей, прежде всего греков, а с другой — стремилась сделать христианство понятным народу. Поэтому все религиозно-философские труды, необходимые для практики того времени, были переведены на славянский язык. Это резко сократило потребность в изучении греческого и латинского языков, а следовательно, сузило круг людей, осваивающих греко-латинское наследие во всех областях культуры. Русь пошла “своим путем”, замкнувшись в пределах собственного языка, отодвинув культуру античности и оторвавшись от общеевропейских процессов.

Но уже в XVII в. созданное Москвой молодое обширное государство заметно одряхлело. Его поражают бесконечные бунты, чудовищное насилие, церковный раскол. С закрепощением народа гибнут скромные ростки самоуправления. “Интеллигенция” того времени бежит из государства. Миф Москвы меняется. Теперь о “Третьем Риме” отзываются весьма нелестно. “Народ на Москве глуп...”, “В Москве жить не с кем...” Иностранные путешественники и собственные “инакомыслящие” тиражируют легенду о поголовном пьянстве, безделье и никчемности русских. Общий приговор: “дикость и варварство”.

Такую Москву получает в наследство Петр Великий. Существует легенда, что Петр Москвы не любил. Трудно с уверенностью утверждать, что это действительно так, но совершить резкий поворот в государственном развитии и сохранить столицей Москву он психологически не мог. Мешал не только личный опыт, но и накопленный груз негативных мифов и оценок. В городе, полном изначальным недоверием ко всему иностранному, выстроенном на православной идее, невозможно было сделать прививку “немецкой” культуры, не нарушив при этом освященных временем традиций.

Начало истории Петербурга отодвинуло Москву на второй план, но не устранило ее с русской сцены. Духовенство встало в оппозицию к императору, эксплуатируя с новой силой миф “священного города”. В результате старая столица получает титул “первопрестольной”. Но кроме этого за ней закрепляется еще и слава “бездельницы” (в Москву отправляются на покой).

Россия любила и жалела Москву за то, что узнавала в ней себя. Москве долго удавалось сохранить провинциальный уклад, сочетая его с благами цивилизации и культурным назначением столицы. В свою очередь, Москва в России видела любимое дитя, на редкость одаренное и ни на кого не похожее, и по-обломовски жалела ее, не принуждая к учению и надеясь, что благодаря народным силам все и так образуется. Взаимная любовь закрепила за Москвой образ “сердца России”, настолько прочный, что в царствование Николая II государство признало Москву “духовной” (прежде всего нравственно-религиозной) столицей страны. Символ — возведение храма Христа Спасителя.

Параллельно в Петербурге шло воспроизведение старой идеи “Третьего Рима”, которая обнаружила удивительную способность к трансформации. В традиционной формуле “Москва — Третий Рим” каждое слово приобретает многозначность. Москва — это и государство в целом, и его столица (причем неважно, какая собственно, Москва или Петербург), то же самое происходит и со словом “Рим”, олицетворяющим империю. Новым символическим смыслом наполняется невинное слово “третий”, так как “второй” Рим — это Константинополь. Константинополь — это город Константина, а Петербург — это город Петра.

Сложные ассоциации выстраиваются вокруг названия города в честь апостола Петра, что усиливало сопоставление новой столицы с Римом, где Петр особенно почитается. Ссылка на апостола позволяла устанавливать и тонкую связь между Киевской Русью и Российской империей. По существующей легенде, брат св. Петра апостол Андрей поднимался по Днепру до Киева, где на вершине холма установил крест и предсказал великое будущее Руси. Проведение параллелей между Петром и Андреем позволяло воспринимать Петербург не только как новый Рим, но и как новую Москву, и как новый Киев.

Нужно оговориться, что все эти мифы приобрели реальное воплощение уже после смерти Петра I, а еще точнее — при Николае I, когда в единое русло слились державная и православная идеи.

Второй миф — “Петербург — колыбель революции”. Вместе с плодами просвещения, которые, наконец, позволили России не только освоить европейские достижения, но и заявить о своем месте в мировой культуре, Петербург породил мощную волну нигилизма. Сказались отрицание и насилие, заложенные в его основание. Он давал ясный и простой пример, как усилиями человеческой воли можно трансформировать мир, подчинив его развитие рациональным началам. Культурное раскрепощение России, казалось, доказывало: “Цель оправдывает средства, будущее величие — сегодняшние бесчисленные жертвы”.

Спустя два столетия на смену Петру I пришел Ленин с той же жаждой переустройства мира, с тем же отрывом от устоявшегося быта и традиций. Теперь предстояло переделать не только Российскую Империю, но и весь мир. Революция — дитя Петербурга. В ней видно то же “западничество”, то же упрямое следование идее, та же беспощадность в ее воплощении, тот же разрыв поколений, противопоставивший детей отцам, то же отрицание прошлого.

Перенос столицы в Москву резко изменил ее образ. Теперь тяжесть государственного строительства снова ложилась на ее плечи. Кремль из национальной православной святыни превратился в форпост угнетенных народов. Россия, самая консервативная страна Европы, стала наиболее авангардной. Любые социальные идеи казались осуществимыми, а все существовавшее устаревшим и требовавшим замены. Утопические проекты первых послереволюционных годов рисовали Москву как город всеобщего равенства, технически совершенный и функционально оправданный.

Особую роль в формировании нового образа Питера сыграла война. Муки, выпавшие на долю северной столицы, и мужество, с которым она их перенесла, потрясли всю страну. Ореол мученичества сделал из города один из главных символов Победы. Война окончательно стерла с лица города все нерусские черты. Остатки дореволюционной жизни канули в прошлое. В блокадном городе оставались только дворцы и призраки. Но Петербург-Ленинград не только не умер, он воскрес, воскрес как самый святой город страны.

Новое облако мифов, окружившее Петербург, позволяло его жителям несколько свысока смотреть на Москву, ощущая за собой некое подсознательное право. Медленно разрушающийся, лишенный своего имени, но чрезвычайно гордый своей миссией и судьбой, город духовно жил отрицанием новой Москвы. Сначала Москвы бюрократической и чиновничьей, а сегодня Москвы “необуржуазной”.

А Москва? Она, отдавая должное величию архитектурного облика Северной Пальмиры, находила Петербург провинциальным, или просто не замечала его. Из сегодняшних телевизионных новостей или газет мы гораздо больше знаем о Нижнем Новгороде или Владивостоке, чем о северной столице. Внимание привлекают лишь скандалы вокруг известных личностей и периодические политические встречи и конференции.

Диаметрально переменились ориентации Москвы и Петербурга. Теперь Москва претендует на роль европейского города, при этом западничество трактуется как продвинутость приватизации, экономических реформ, развития сферы услуг и т. д., а Петербург выражает самобытность России с ее презрением к меркантильности и приоритетом духовных ценностей.