Хрестоматия |
Природа и человек
Разумный человек приспособляется к
окружающему миру; неразумный упорно старается
приспособить мир к себе. Поэтому прогресс всегда
зависит от неразумных людей.
Бернард ШОУ
Разрушено почти все
Русские леса трещат под топором, гибнут миллиарды деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и сохнут реки, исчезают безвозвратно чудные пейзажи, и все оттого, что у ленивого человека не хватает смысла нагнуться и поднять с земли топливо. Надо быть безрассудным варваром, чтобы жечь в своей печке эту красоту, разрушать то, что мы не можем создать. Человек одарен разумом и творческой силой, чтобы приумножать то, что ему дано, но до сих пор он не творил, а разрушал... И с каждым днем земля становится все беднее и безобразнее.
Вы скажете, что старая жизнь естественно должна уступать место новой. Да, я понимаю, если бы на месте этих истребленных лесов пролегли шоссе, железные дороги, если бы тут были заводы, фабрики, школы, — народ жил бы здоровее, богаче, умнее, но ведь тут ничего подобного! Те же болота, комары, то же бездорожье, нищета, дифтерит, пожары... Тут мы имеем дело с вырождением вследствие непосильной борьбы за существование; это вырождение от косности, от невежества, от полнейшего отсутствия самосознания, когда озябший, голодный, больной человек, чтобы спасти остатки жизни, чтобы сберечь своих детей, инстинктивно, бессознательно хватается за все, чем можно утолить голод, согреться, разрушает все, не думая о завтрашнем дне. Разрушено уже почти все, но взамен не создано еще ничего.
Антон ЧЕХОВ. Дядя Ваня. 1895
Великая Реконструкция
...На дне котлованов,
под солнцем и ливнем,
Вращаясь по графику четких секунд,
Живых экскаваторов черные бивни,
Жуя челюстями, вгрызаются в грунт...
Даниил АНДРЕЕВ.
1950
Пришла индустриализация
Стремительно докатилась сюда* лавой идущая по Сибири индустриализация. Спугнула и выкурила зверя, привыкшего к здешним сумеречным местам и вольготно кормившего себя под холодным, пасмурным небом, растворила в поднявшемся рабочем поселке Карате вчерашнюю кержацкую деревеньку, что хитровато щурилась низкими окошками на свободную гулкую даль, заманила сюда тыщи людей, умеющих обращаться и ладить с живым, грохочущим в чревах карьера и обогатительных фабрик металлом...
...Гигантская воронка карьера, медленно зауживаясь, уступами уходила вниз. Солнца не хватало разом высветить ее всю. Тяжело уходила вверх по накатанному скатами грузовиков серпантину груженная по самый защитный козырек машина.
Юрий СКОП. Алмаз «Мария». 1961—1971
* В алмазоносный район
На старом руднике
Мне смолоду досталось. В наши-то годы я вон там на Гумешках* руду разбирал. Порядок такой был — чуть в какой семье парнишко от земли подымется, так его и гонят на Гумешки. Самое, сказывают, ребячье дело камешки разбирать. Заместо игры. Вот я и попал на эти игрушки.
По времени и в гору спустили. Еще подрос — дали кайлу, да лом, клинья, да молот, долота разные.
— Поиграй-ко, позабавься!
И довольно я позабавился. Медну хозяйку хоть видеть не довелось, а духу ее сладкого нанюхался, наглотался. В Гумешках-то дух такой был — поначалу будто сластит, а глотнешь — продыхнуть не можешь. Ну, как от серянки. Там, вишь, серы-то много в руде было.
В наших местах, известно, руду вразнос добывают, сверху берут. Так-то человеку вольготнее, только мне не часто это приходилось, больше в землю загоняли. Такая, видно, моя доля пришлась.
Павел БАЖОВ. Тяжелая витушка
* Подробнее о Гумешевском руднике и П. Бажове см.: С.В. Рогачев. Родина сказов//География, № 41/99, с. 5—6, 11—12.
Золото
Промысловые волки долго любовались работавшим богатым прииском, как настоящие артисты. Эти громадные отвалы и свалки верховика и перемывок, правильные квадраты глубоких выемок, где добывался золотоносный песок, бутара, приводимая в движение паровой машиной, новенькая контора на взгорье, а там, в глубине, дымки старательских огней, кучи свежего хвороста и движущиеся тачки рабочих — все это было до того близкое, родное, кровное, что от немого восторга дух захватывало. Это настоящая работа, настоящее золото, высший идеал, до которого только в состоянии подняться промысловое воображение.
Дмитрий МАМИН-СИБИРЯК. 1892
Рудник «Убогий»
От ближайшей казачьей станицы до рудника считалось более тридцати верст. Дорога пролегала сначала по широкой приветливой долине реки Онон, окаймленной слева лесистыми горами, расположенными уже в пределах Монголии, а справа — степными отрогами Яблонового хребта. По степи паслись небольшие отары.
Верст за десять до рудника горы становились выше и склоны их делались круче; на дне долины появлялись березовые рощицы и вместе с тем признаки золотопромышленных работ — старые разрезы в виде широких канав. Борта разрезов уже осыпались и заросли травой и кустами, а дно нередко было затоплено водой. На этих искусственных озерках можно было иногда вспугнуть пару диких уток.
Вблизи разрезов местами тянулись плоские и широкие насыпи — отвалы, в которые были свалены «торфа», то есть слои почвы, прикрывавшие золотоносные пески; эти отвалы также поросли мелким березняком и разными травами...
Речка то быстро журчала по гальке, то впадала в озерко разреза, и шепот ее замолкал. Вместо лугов, занимавших дно долины в ее низовьях, здесь везде были бугры, ямы, кочки, отвалы; траву вытеснили бурьян, иван-чай и жгучая сибирская крапива. Местами попадались остатки жилья: землянки, вырытые в бортах старых разрезов, ряды обгоревших столбов и кучи кирпича, оставшиеся от казарм; иногда покосившаяся избушка с черными отверстиями окон и двери, похожая на череп мертвеца. Кое-где чернели столбы с перекладиной, оставшиеся от приисковой кузницы или промывальных устройств.
На несколько верст протянулись эти следы прежней деятельности человека, жадно изрывшего дно долины в поисках крупинок желтого металла и затем бросившего ее, изуродованную и опустошенную.
Владимир ОБРУЧЕВ.
1926
Рудокоп
С громом рушься, твердый свод!
Крепко тяжкий молот бьет.
Я скалу дроблю упорно,
Слыша гул породы горной.
В недрах гор поет руда
И зовет меня туда,
Где алмазы и бериллы,
Где златые блещут жилы.
Там, во глубине земной,
Мир и вечности покой.
Пролагай же путь единый
В сердце тайны, в мрак глубинный!
Мальчиком смотреть любил
Я на стройный ход светил,
По лугам бродил весною
С детски ясною душою.
Но забыта мной весна
В шахте, что как ночь темна,
Где не слышен гул природы,
где на душу давят своды.
В первый раз, мечту тая,
Под землею думал я:
Знают духи гор, конечно,
Тайну этой жизни вечной.
Но такого духа нет,
Чтобы мог мне дать ответ;
Луч не вышел ни единый
Осветить земли глубины.
Я ошибся? Нет пути,
Чтобы к ясности вести?
Вверх гляжу — мрачнее ночи
Свет дневной слепит мне очи.
Нет, я дальше вглубь уйду,
Мир и вечность там найду.
Молот, путь тебе единый —
В сердце тайны, в мрак глубинный!
Все сильнее, молот, бей
До моих последних дней!
Ведь заря надежд не встанет,
И надежды луч обманет.
Генрик ИБСЕН. 1850.
Пер. с норвежского
Вс. Рождественского
Лесосплав
...За тобой стоит угрюмо
неподвижный лес еловый.
Белые, как снег, березы
звонким золотом одеты.
В громовом твоем молчанье
не могу промолвить слова.
Здесь неслышными шагами
ходят пращуры и деды.
Темных вод твоих теченье
красной крашено рудою,
Та руда кормила жерла
молодых петровских домен.
Бревна красные несутся
к водопаду чередою,
И стоит над водопадом
запах смол и мокрых бревен.
<...>
По краям твоим нависли
неподвижные заломы, —
Там стволы сошлись, сцепились,
словно в судороге смерти,
Но бегут стволы другие
в радуге седого грома,
Наклоняются, ныряют,
исчезают в круговерти.
Поднимаемые с маху
белопенными руками,
Бревна мачтовые блещут
и свергаются в буруны,
Стояком взлетают в небо,
ударяют в дикий камень
И вздыхают под водою,
как натянутые струны.