Главная страница «Первого сентября»Главная страница журнала «География»Содержание №10/2002

Природа и человек

Региональная архитектура и культурный ландшафт

Б.Б. РОДОМАН

Брошенная деревня
Брошенная деревня в районе Кондопоги, Карелия
Фото из кн.: В.А. Карелин, Г.Я. Пудышев, А.С. Карпенко, В.М. Яковицкий. Кондопога. Очерки истории и культуры края

 

Борис Борисович РОДОМАН

Борис Борисович РОДОМАН родился в 1931 г. в Москве, окончил географический факультет Московского университета им. М.В. Ломоносова, работал в Издательстве географической литературы, на геофаке МГУ, в лаборатории географического просвещения Московского института развития образовательных систем. Доктор географических наук, член Союза журналистов, автор 250 опубликованных научных и научно-популярных сочинений по теоретической географии и экологии человека, о культурном ландшафте и особенностях России. Участник многих экспедиций и туристских походов. Озабочен проблемами охраны природы.

Для выживания людей необходимо гармоничное сосуществование городов и естественной природы в каждом регионе. Территориальными аспектами экологии занимаются географические науки. Б.Б. Родоман — один из пионеров теоретической географии в СССР, создатель моделей территории: земные объекты рассматриваются как территориальные ареалы и сети; развитие биосферы — как возникновение, рост, наложение ареалов и сетей.

В работах Б.Б. Родомана отразился своеобразный ландшафт, сформировавшийся в нашей стране из-за устойчивых особенностей ее государственного строя и хозяйственных укладов. Географическую специфику России надо не разрушать, а умело использовать в согласии с экологией.

Теоретическая география Б.Б. Родомана практически нацелена на спасение и сохранение земной биосферы в интересах людей, готовых пользоваться природным и культурным наследием главным образом духовно, без разрушения и присвоения. На основе теоретической географии автор разработал в 1970 г. концепцию «Поляризованного ландшафта» — проект территориального симбиоза природы и человечества.

Б.Б. Родоман — постоянный автор «Географии», газета не раз печатала его концептуальные статьи и живые зарисовки уникальных местностей.

Региональная архитектура... Местное архитектурное наследие... Хочется, чтобы они хоть как-то возрождались, воспроизводились в наши дни не только в малых формах, но и в монументальных зданиях, во всей материально-пространственной среде. Но подлинное, не фальшивое разнообразие архитектуры — это не произвольная калейдоскопическая комбинация строительных элементов, которую может выдать и компьютер, а продолжение местных ландшафтных особенностей, результат наложения и скрещивания культурных волн, бегущих из страны в страну и от столиц к окраинам, продолжение истории и надстройка над географией. В народной архитектуре и угол наклона крыши, и материал, из которого она делается, — все это не случайно, и если не сегодня, то лет двести назад определялось климатом, этнической психологией и другими факторами, которые теперь уже, быть может, не имеют вещественного значения, превратились в региональные символы, но от них к нам тянутся осмысленные и интересные логические и исторические нити. Поэтому мне думается, что никакого единого общерусского или древнерусского стиля или мотива в современной архитектуре быть не может, а его поиски приведут к новым шаблонам и пошлости; проявляться в строительстве должны тончайшие региональные различия.

Васнецовская избушка в Абрамцеве и главки Кижей хороши именно там, где они построены, но уже неуместны в Брянских лесах и даже в сусальном, стилизованном для туристов Суздале, не говоря уже о «Поляне сказок» где-нибудь в Ялте или Сочи. Тошнит от избушек на курьих ножках, от по-скандинавски острокрыших, но удручающе однообразных сказочных теремков, от ресторанов-стекляшек «а ля Русь».

Уничтожать натуральные города и села, чтобы поместить их стилизованные изображения на панно в стеклобетонных холлах вокзалов и административных зданий? Этот упрек можно адресовать и Звенигороду, и Владимиру...

Игрушечные избушки на детских площадках и бревенчатые храмы, похожие на игрушки, в окружении железобетонных домов столь же не гармонируют с окружающим ландшафтом, как не соответствует теперь окружающей среде московский дом создавшего этот «древнерусский» стиль В.М. Васнецова, с трех сторон обставленный девятиэтажными бетонными коробками, изничтожившими полюбившийся художнику сказочно радонежский ландшафт крутосклонных Лаврских переулков. Вместо того чтобы тиражировать пусть даже прекрасные образцы, не лучше ли вглядеться, пока не поздно, в подлинные региональные различия? Не лучше ли спокойно посидеть перед самым обыкновенным деревянным домом в Смоленске, чтобы понять, чем он не похож на дом в Вологде? Пусть даже эти различия давно описаны применительно к отдельным зданиям и их деталям, но как простирается наполненный ими ландшафт? Где проходят границы между вологодским и новгородским? Или таких границ вообще нет, они существуют лишь в воображении географов, навязавших земле свое дискретное видение?

Подобно тому как садовник учится у ботаника различать растения, а живописец замечает и называет тончайшие оттенки цвета — точно так же архитектор мог бы поучиться у географа различать (а может быть, выдумывать?) те или иные виды ландшафта. Чисто природные ландшафты, слава богу, давно уже названы, нанесены на карту, систематизированы в виде классификации и районирования, но я что-то не слышал, чтобы эта система как-то использовалась профессиональными архитекторами, повлияла на ландшафтную архитектуру. А как обстоит дело с рукотворным, культурным ландшафтом, городским и загородным?

Носителями существенных региональных различий оказываются небольшие культурно-исторические провинции, как, например, Видземе и Курземе в Латвии, Ингерманландия в Ленинградской области. Границы провинций нередко совпадают с прежними рубежами королевств, княжеств, герцогств, а иногда провинции совмещены с физико-географическими областями и, наверное, были населены различными племенами еще в те времена, когда природный ландшафт имел большое значение для этногенеза. Такие провинции есть и под Москвой.

Так, например, к северо-западу от столицы, на Московской возвышeнности, в деревнях, удаленных от асфальта, прeoблaдaют избы с двускатными крышами, с коньком, перпендикулярным дороге, стоящие редко, свободно, с прозрачными изгородями из немногих горизонтальных жердей. Маленькие деревни расположены на суглинистых моренных холмах, как на горбах сказочной Рыбы-Кита. Глубокие колодцы снабжены воротами. Этот ландшафт в зоне Валдайского оледенения обогащен озерами и наибольшей выразительности достигает вокруг озера Селигер. Там есть и сосновые леса, но в ближнем Подмосковье такая деревня всегда ассоциируется с еловым лесом.

К востоку от Москвы, на Мещерской низменности, тянущейся от московской реки Яузы до Оки в Касимове, среди сосновых боров на песках, перемежающихся с болотами, преобладают по-сибирски огромные многоуличные села, их избы сдвоены, тесно сплотились за высокими заборами; у каждой пары изб есть свой П-образный полукрытый двор. Заборы, ворота и кладбищенские кресты, а также редко-редко сохранившиеся на развилках дорог кресты с распятиями покрыты двускатными крышечками, а березки на песчаной улице окружены треугольными заборами. Еще сохранился обычай закрывать окна на зиму мхом на четверть или треть высоты, а вместо круглых латунных дымовых труб используются бетонные того же диаметра. Между проезжей серединой улицы и рядом посаженных березок стоит один на две-три избы несгораемый кирпичный амбар для самых ценных вещей с двойной дверью. Наружная железная дверь летним днем открыта, чтобы добро проветривалось, а внутренняя решетчатая закрыта на замок. При пожароопасной городской тесноте жилой застройки иначе было нельзя. Впрочем, мало таких амбаров осталось в первозданном виде, иные сохранились только потому, что превращены в гаражи. Всегдашняя близость грунтовых вод позволяет применять колодцы с журавлями. В качестве стойки берется сосна, раздвоенная в виде лиры. (Ну, такие колодцы большинству наших читателей наверно известны. Только не ищите, не воображайте, не рисуйте их рядом с васнецовскими теремками — это же будет дикая фальшь.) Описанный «мещерский» ландшафт обычен и для Мордовии, он распространяется вплоть до лесного Заволжья, а дальше интересно посмотреть, как он сменяется ландшафтом уральским и сибирским.

И наконец, к югу от Москвы от самого Подольска начинается район «прибалочного» расселения, когда деревня состоит из двух рядов, по обе стороны от ручья, обязательно превращенного в каскад прудов. Дома с четырехскатными вальмовыми крышами вытянуты вдоль дороги, вход со стороны улицы посередине избы, справа и слева от него — две жилые половины со своими печками, а сени между ними. В исчезающих селах дома стоят настолько редко и так утопают в зелени, что буквально теряются из вида. Ты думаешь, что уже вышел из села, а оказывается, набрел еще на один дом. Настоящие джунгли из бурьяна: огромные лопухи, борщевик. Развесистые, дуплистые ивы. Прибалочные села словно мечтают распасться на хутора, а мещерские, наоборот, хотят собраться под одной крышей, но, в отличие от северных (архангельских, вологодских), непрочь съежиться и сплющиться за высоким сплошным забором.

Не случайно эти три сельских ландшафта сошлись в одной точке у стен древней Москвы, которая и выросла, наверное, не зря на стыке трех природных областей, в точке взаимодействия трех племен. И сегодня эти странные различия в культурном ландшафте еще сохраняются, даже воспроизводятся в кирпиче, бетоне и стекле, им не мешают телеантенны и гаражи, но искажают картину дачники, новые застройщики из скоробогатых разбавляют местную специфику, так что исследователям надо торопиться. Я не знаю, как далеко простираются эти народно-архитектурные провинции вдаль от Москвы, у меня нет возможности организовать экспедицию или просмотреть аэрофотоснимки, но в пределах Московской области я могу нанести их границы на карту. Если архитекторы обратят внимание на такие региональные различия и продолжат угасающую народную строительную традицию — тогда можно надеяться, что мы будем иметь подлинную региональную архитектуру.

Мне кажется, что архитектор ландшафта должен обладать иными психологическими качествами, чем творец отдельных зданий или художник камерального, отражательного искусства. Для камерального художника индустриальной, индивидуалистической эпохи главное — оставить свой след, внести неповторимый личностный вклад в культуру, и он волен делать, что ему угодно. Иное дело — архитектор, вмешивающийся в ландшафт: ведь его вклад может оказаться губительным, его след — болезненным шрамом. Полевой художник, то есть архитектор зданий и ландшафта, скульптор-монументалист, садовник скорее должен подчиняться готовой окружающей среде. Ландшафтный архитектор по рукам и ногам скован средой, в которую должен вписаться, поэтому его главным личным качеством должно быть не стремление к самоутверждению, а смирение.

Исторически сложившийся культурный ландшафт — не склад случайных вещей, а цельная система; красота здесь свидетельствует о целесообразности. Ландшафт красив, если ему присущи черты живого организма или биоценоза: иерархичность, многоярусность, многослойность, округленность очертаний, обилие всякого рода ядер, центров, границ, сетей, каркасов, оболочек, переходных зон, смягчающих контрасты; постепенное обновление частей, сотрудничество старых и новых поколений (как в семье); симбиоз реликтовых, современных и новаторских элементов. Эти черты сознательно или неосознанно заимствуются у природы художниками, ремесленниками, архитекторами, да и всем народом в устройстве быта, жилищ, усадеб; автоматически проявляются во всем ландшафте при разумном природопользовании. Не только загородная местность, но и старые города живописны, привлекательны, уютны, если обладают перечисленными особенностями.

Ландшафт можно сравнить с человеческим телом. Одним телам крайне необходимы протезы и косметика, другие, совершенные и красивые, украсить почти невозможно. Вмешательство архитектора и строителя в ландшафт можно сравнить и с хирургической операцией, и с лечением вообще, и с косметикой, и с протезированием. Но лучший врач — тот, который обошелся без операции, научил жить без протезов. Отсюда следует парадоксальный вывод, что в совершенном ландшафте лучший архитектор тот, который ничего не построил. Воздержание от деятельности может быть таким же важным инструментом для достижения желаемого, как и сама деятельность. Такая позиция хорошо смыкается с актуальными задачами экологии и охраны природы.

Думается, что культурные ландшафты надо не строить, а выращивать, охраняя природные процессы и стимулируя строительную и хозяйственную самодеятельность населения. И может быть, это применимо не только к ландшафту, но и ко всей культуре: светлое будущее надо не строить, а растить. Строить — это двигать, крошить, насиловать, покорять, ломать; строительство противожизненно, механистично, эгоистично, деспотично, воинственно, агрессивно. Выращивать — это беречь, холить, доверять природе и воле других лиц, не мешать, позволять жить тому, что жизнеспособно. To жe относится и к городской среде. Не только градостроительство, но градовыращивание — составные части «градоделия» (по аналогии с земледелием).

О совершенных творениях художников нередко говорят, что они выглядят как живые, но в применении к ландшафту бытует и противоположное сравнение. Наиболее примечательные элементы ландшафта отражались в народном сознании таким образом, что было неясно, рукотворны они или созданы слепой природой. Существуют предания, что замковые горы во Львове и Хусте и подмосковный Боровской курган (высокий холм) насыпали люди, а озеро Юлемисте в Таллине образовалось из слез вдовы Калевипоэга. С другой стороны, называют озером достаточно искусственный подмосковный пруд Сенеж. Для подлинного мастера садово-паркового искусства нет большей похвалы, если думают, что все им созданное насадила сама природа. Для популярного народного поэта — награда, если некоторые его песни считают фольклором. Вот так же и архитектор ландшафта должен стремиться к тому, чтобы его творения сливались с природой и были неотличимы от строительного фольклора. Однако наших архитекторов воспитывают для того, чтобы они создавали и утверждали жесткие и детальные проекты, как в военной промышленности, послужившей образцом почти для всякого производства; строителей готовят, чтобы они взрывали, копали, бетонировали...

Одна больная спросила у хирурга, надо ли ей делать операцию. Хирург ответил: «Решать — оперировать или нет — не мое дело. Вот когда вы ляжете на операцию, я вам ее сделаю». Беда, что земля, природа, ландшафт отданы у нас во власть «хирургам», то есть тем, кто профессионально подготовлен копать, ломать, строить, но не решает вопроса: а надо ли вообще производить эти действия? Нельзя ли достичь цели иным путем? Если в психике возбуждение не уравновешивается торможением, то это болезнь. Так же и в архитектуре. Реконструкция и строительство становятся опасной манией, если не компенсируются охраной исторической среды.

История, впрочем, знает и как будто обратные примеры, когда прекрасные сооружения, ландшафты и города создавались по более или менее единому плану, путем деспотического насилия над природой и людьми. Природа, поверженная в шок человеческой дерзостью, словно отступала и замирала, но, переведя дух и встав после нокаута, брала реванш и сокрушала Вавилонскую башню. Достаточно вспомнить трагическую судьбу С.-Петербурга, для которого нет лекарства, а можно применить только эвтаназию. Эта вечная экономическая пустыня без деревни и самостоятельных городов вокруг одинокого и экзотического города на Неве; эта злосчастная дамба, переполнившая чашу терпения природы и истории, — разве не доказывают они, что «первому русскому большевику», дерзкому Петру Первому, вознамерившемуся перестроить историю и географию, так и не удалось покорить финские болота?

А.С. Пушкин в «Медном всаднике» показал маниакальность города на Неве и его творца, но, предваряя суд истории, попытался их реабилитировать, а пострадавшего и протестовавшего маленького человека не оправдал, но понял и пожалел как безумца. Однако за игнорирование природных и геополитических условий настоящий безумец — Петербург — еще не расплатился сполна. Дерзновенное попрание Медным всадником языческого бога-камня, защитника местной природы и забытых аборигенов Ингерманландии, еще может быть отомщено надвигающимися на город доселе невиданными катастрофами. Где-то время сглаживает аномалии ландшафта, а где-то обостряет...

Велик художник, который не склонил голову и шел своим путем в годину гонений, но еще более велик тот, кто, пользуясь свободой творчества, смиренно склоняется перед природой, народом и историей.