Судьбы народов

В старовенгерской хронике говорится, что семь племен венгров ранее жили в другой стране — «Великой Венгрии». Часть их осталась в старой стране, преданная своим старым языческим верованиям.
В 20—30-е годы XIII в. четыре монаха-доминиканца, среди них брат Юлиан, отправились в путь, чтобы найти венгров. В конце путешествия Юлиан остался один, но ему удалось достичь «Великой Венгрии» на Волге, по соседству с булгарами. Он провел там довольно долгое время и говорил с язычниками
по-венгерски. Это, как предполагают некоторые исследователи, могли быть башкиры, которые тогда еще не были тюркизированы и говорили на финно-угорских языках. Но могли быть и предки манси, живших тогда гораздо западнее и, видимо, южнее нынешней территории Ханты-Мансийского а.о.

Юлиан

Когда я смотрю на отца, голубоглазого, кудрявого, когда любуюсь, как он мастерски перебирает в неводе сосьвинскую¹ селедку, когда я слышу легенды о нем, живом, о коммунисте, одном из организаторов первых мансийских колхозов, невольно задумываюсь: а кто же я такой?

Когда околдован я длинными, как зимняя ночь, сказками, когда в древних песнях вдруг кольнут меня слова:

Мы уйдем, покинем землю,
Чтобы больше не родиться...

я задумываюсь: а кто такие манси?

Еду ли по степям Бурятии, брожу ли по древней Новгородской земле, беседую ли на берегах Дуная, на горе Гелерт² с каменным Юлианом я задумываюсь о судьбах народов...

Юлиан...

Его каменная рука протянута к Уралу.

«Оттуда мы пришли, — говорит он. — Я сам в этом убедился еще в XIII в., когда ходил на поиски прародины венгров. Там встретил родственные племена и язык понятный. И на Урале жили угры...

Но с востока в то время подул черный ветер, и по прекрасному лицу Земли побежали черные тучи. Они сметали все на своем пути, не оставляя и камня на камне...

Тучи угрожали и Венгрии. Но осилить высокие горы им не удалось. А мелодичные звуки родственной уральской речи, говорят, исчезли навечно...» — каменно вздохнул Юлиан.

Мне пришлось поспорить с Юлианом на мансийском языке. Услышав знакомый звук речи, он высоко поднял каменные брови, — мол, как ты справился с веками?

«Будут жить одни лишь мыши», — вырвалось когда-то из истерзанного сердца моего далекого предка... Я мышь? Нет! Я человек! Так, значит, я и вправду выжил! Выходит, что предки все же верили, что холоду не вечно царствовать... И взойдет однажды не холодное, а теплое, щедрое, разноцветное сияние.
И тьма растает. И люди станут братьями.

И потому, наверное, северные женщины, завязав в берестяные люльки своих малышей, закинув их за спину, шли в болота, туда, куда никто не доберется...
И там начинали новую жизнь.

Так много раз, наверно, умирал я, так много раз, наверно, вновь рождался, и женщины несли меня, веря, что взойдет волшебное сияние и я заговорю, раскрою сердце древних, а добрый мир будет слушать древнюю исповедь...

В мансийских загадках и сказках летят кибитки с пятеркой лошадей. Скрипят колеса... Дремучая тайга, топкие болота, вьюга и снег... Моя загадка: разве в тайге, где поют полозья, могут скрипеть колеса степной кибитки? Неужели она не увязнет в болоте? Если нет, то как она попала в сказку, в сознание северного народа?

Моя загадка: почему кибитка с колесами, кони и степь так же понятны манси и ханты, как соболь или конь, словно они составляют часть их повседневной жизни?

Может, нам поможет легенда?
Представьте седую старину.

К усталому пахарю, склонившемуся к деревянной сохе, подходит человек в черном одеянии монаха. В руках у него посох, а в глазах — вопрос. С удивлением он смотрит на длинную домотканую рубаху и на плетеные лапти русского пахаря и что-то спрашивает на непонятном языке. Вслушивается в речь крестьянина, не уловив знакомых звуков и слов, безразлично взглянет на не вспаханное еще поле, на вспененного коня, запряженного в соху, — и под ногами странника опять пылится дорога.

Идет он по знойным степям, где травы колышутся, пасутся табуны коней и гурты овец. Пробирается он сквозь чащи лесные, где на ветвях рычат росомахи, медведи играют с медвежатами. Плывет он по рекам, где рыбаки бьют острогою серебряную рыбу. И всюду он вслушивается в речь разноликой, разноязычной Земли. Уставший от дождей, длинной дороги, иногда он теряет веру... Но, когда он отоспится на сеновале у гостеприимных хозяев, при взгляде ясноглазого утреннего солнышка в его душе опять просыпается тот же самый вопрос: «Откуда пришли венгры, где родственный язык?» И, помня завет предков, он опять шагает к восходу золотого солнца...

И вот однажды, подходя к стойбищу, вдруг он слышит задорный мальчишеский голос:

— Хо'танг, хотанг!

«Не ослышался ли? — подумал Юлиан. — Это так похоже на венгерское слово хоттуй (лебедь)».

И правда, над стойбищем, шевеля крылами, как белые облака, плыли лебеди. Почуяв дымок жилья, услышав непривычные лебединому слуху звуки, они чуть встрепенулись, сделали два-три быстрых взмаха и снова ровно зашевелили крыльями.

А мальчишеский голос не унимался:

— Анека, анека, хотанг!

«А'нека» — и это венгерское слово. «Бабушка» означает оно. Даже все звуки почти совпадают. И так же плавно растягиваются слова, и ударение на первом слоге. Лебеди уже улетели. В небе остались одни облака. А на поляне мальчик возился уже с черной, как ворон, лайкой.

— Кутя, кутя! — ласково звал он собачку, когда она убегала. Нет, это не кличка. Это по-венгерски «собачка».

На лужайке, недалеко от стойбища, паслись лошади. Они щипали траву и ритмичным помахиванием хвостов отгоняли надоедавших мух. Из жилища вышли двое мужчин и направились к лужайке. Они говорили что-то о лошадях, потому что несколько раз повторяли слово «лув». В одном из венгерских диалектов слово «ло» (лошадь) так и произносится — «лув».

Юлиан выходит из укрытия и идет к мужчинам. Здоровается с ними по-венгерски. И они понятливо кивают головами. А волосы у одного черные, как у венгров, а у другого почти русые, заплетенные сзади в короткие косички. Удивленно они смотрят на длинную странную одежду пришельца, так непохожую на их узорчатую одежду, сшитую из налимьей шкуры.

С любопытством детей слушают древние старики человека, пришедшего из другого конца Земли, где «лето вечное, как время», и силятся припомнить легенды о прошлом своего народа, о том, как часть племени в погоне за летом отделилась и ушла в край, где вечное лето.

Юлиан угощает хозяев пряным напитком своей солнечной родины и, счастливый, вслушивается в понятную речь рыбаков и охотников. Рыбу, которую добывают они в звонкой речке, бегущей вдали виднеющихся гор, они называют «хул». По-венгерски это звучит чуть по-другому — «хал».

«Не забыли еще лошадей. Хорошо! Седла, вся сбруя лошадей называется так же, как и у нас, у венгров. Видно, в прошлом наши предки были скотоводами», — задумывается Юлиан.

На склонах гор — стада оленей. Их хозяева зовут «сали». И во всем, что связано с оленями, Юлиан не нашел ни одного родственного его слуху слова.

«Видно, этому они научились позже, так, как мы виноградарству, — рассуждает про себя Юлиан. — Они ведь о винограде и понятия не имеют. Это я уж точно знаю».

А вдали белеющие горы они зовут «Ур-алом». «Ур» — хребет, гора. «Ала» — крыша. «Ур-ала» — крыша гор, крыша хребтов³...

— Вот где я нашел родственные венграм племена! — может быть, воскликнул монах Юлиан, отправившийся на поиски прародины венгров.

Землепроходец Юлиан принес Западу первую весть о нашествии с востока... Это было в тринадцатом веке.

¹ Сосьва (Северная Сосьва) — река на западе Ханты-Мансийского а.о., левый приток Малой Оби. Исток на Урале. Приток Сев. Сосьвы — Малая Сосьва.

² Гора Гелерт на правом берегу Дуная в Будапеште. Знаменита тем, что на ней сооружен памятник в честь освобождения Будапешта советскими воинами.

³ Подобная этимология названия «Урал» распространена у финно-угорских авторов, но большинство исследователей все-таки склоняются к тому, что название горной системы имеет тюркское происхождение.

Юван ШЕСТАЛОВ. Языческая поэма. 80-е годы

Уральская языковая семья

включает языки народов, расселенных от Скандинавии и Венгрии до Таймыра и Алтая. Ее образуют три группы языков: финно-пермская, угорская и самодийская. В финно-пермскую входят прибалтийско-финские языки/народы (финны, карелы, эстонцы, вепсы, водь, ижора, ливы), саамы, волжские финны (мордва и мари), пермяне (коми-зыряне, коми-пермяки и удмурты); в угорскую — венгры, манси и ханты; в самодийскую — ненцы, энцы, нганасаны, селькупы (в прошлом на самодийских языках говорили жители народов Алтае-Саянского нагорья). Родственным уральской семье некоторые исследователи считают язык юкагиров, населявших в прошлом обширные территории северо-востока Сибири.

Эпоху поисков уральского родства открыли венгры. В средневековом сочинении «Gesta Hungarorum» упомянута страна Hungaria Magna (Великая Венгрия), откуда отправились в долгий путь на запад кочевники-венгры (угры, мадьяры). В 1220-е годы венгерский католический монах Юлиан совершил путешествие на Волгу в поисках «оставшихся» на востоке соплеменников и встретил в одном из средневолжских городов язычников, говоривших по-венгерски. Гипотеза о родстве венгров с урало-сибирскими уграми (манси и ханты) впервые была высказана в XV в. итальянским гуманистом Энеа Сильвиа Пикколомини (впоследствии папа Пий II).

Прародиной уральских народов одни исследователи называли территорию от Урала до Алтая, другие — от Урала до Балтийского моря. Наиболее распространенной является гипотеза о местонахождении уральской прародины в Северо-Восточной Европе между Средней Волгой и Уралом. Научные открытия последних десятилетий позволяют включить в ареал первоначального расселения уральских народов и таежную зону Зауралья.

А.В. Головнев//Уральская историческая энциклопедия